Мы учились в одной группе историко-филологического факультета в педагогическом институте. Гениатулин от нас отличался тем, что мы пришли после школы, а он уже отслужил в армии. Насколько я понимаю, хорошо отслужил, был сержантом. У него не было отношения к нам, как к молодым, но дистанция всё равно чувствовалась. Особенно на первых порах. К учёбе он относился правильно, не рафинировано, а с хорошей точки зрения правильно, ответственно.

Хорошо относился он и к преподавателям, и к однокурсникам. Лидерские качества у него, безусловно, были. Ведь он руководил студенческим стройотрядом, а затем, ещё будучи студентом, стал секретарём комсомольского бюро факультета. Женился он рано, что говорит об определённой зрелости, ответственности. Ему хватало сил и на учёбу, и на общественную работу, и на семью. Его жена тоже была положительной во всех отношениях, и мы за глаза называли их семьёй Ульяновых.

О том, что кто-то займёт руководящую должность, тогда не говорили. Было другое время, другие ценности. По крайней мере, открыто не стремились в верхушку.

Наверное, тогда, когда Равиль Фаритович был заместителем председателя горисполкома по социальным вопросам, а я — вторым секретарём обкома комсомола. Он был хорошим замом и затем стал хорошим мэром. Это было начало 90-х — очень сложное время, но ему хватало сил и вдумчивости для решения вопросов. Он всегда был скромным, без выпячивания своей начальственности. Был статус и ограничения, с ним связанные, но по-барски он себя никогда не вёл.

Изначально я был против объединения. Затем мне назвали его главную задачу — укрупнение российской государственности, и я подумал, что чем-то ради этого надо жертвовать. Когда я пришёл к Равилю Фаритовичу, который раньше согласился с необходимостью объединения, и сказал, что я готов работать в этом направлении, то он мне ответил: "У меня полегчало на сердце". Он понимал, что если я буду стоят на своём, то конфликта не избежать.

Противоречий у нас не было. Он понимал, что округ потеряет больше в плане политики и статуса. С ним мы проговаривали многие вопросы, и большинство наших предложений, даже весьма принципиального характера, он принял. В том числе по кадрам, по структуре администрации. Я, наверное, первым озвучил название и статус будущего субъекта — Забайкальский край, и вместе мы вносили это предложение наверх. На тот момент было предложение включить в название слово "Даурия", но политически это не совсем верно. Дауры — это монголоязычный народ, который живёт не в России, а в Китае.

Я думаю, что для человека в жизни нет ничего почётнее, чем быть руководителем территории, где он родился и вырос. При этом не номинально возглавлять, а делать что-то по-настоящему хорошее. Мы все стремимся делать добро родной школе, родному селу. Так и с регионом, который Гениатулин возглавлял волею судьбы, волею высшего руководства страны, а главное —волею народа, оказавшего неоценимое доверие на выборах. Может быть, он посчитал, что это время было лучшим в его жизни, поэтому отказался от последующих должностей. В любом случае, это его выбор, и я его уважаю. Хотя я знаю, что ему предлагали достойные должности.

Нельзя только его одного винить в проблемах, существовавших в крае. На всё нужно смотреть в комплексе. Может быть, люди от него физически устали за время его работы. Тем более у нас в крае всегда были повышенные ожидания от работы власти, даже я считаю, что власть должна многое делать. У людей наступила усталость на фоне деклараций о выборах, об обновлении кадров, о сменяемости власти. Любые выборы ведь предполагают какую-то ротацию и смену лиц в управленческой системе. Поэтому смена руководства в 2013 году у многих даже вызвала восторг, особенно это было заметно в интернете. Подчеркну, что Гениатулина не выгнали — у него закончился срок полномочий. Конечно, у него, как у любого руководителя, как у любого человека были недостатки и просчёты. Впрочем, какие-то оценки делать пока рано. Время расставит всё по местам.

Не только спортсменам, с ним любой человек мог найти общий язык. Он спортивный человек, а это для губернатора великое дело — всегда быть в форме. Он мог и на лыжах 30 километров пробежать, и на коньках покататься, и в футбол поиграть, и в хоккей.

Для всех людей он был доступен... не отгораживался, абсолютно.

При Равиле Фаритовиче было открыто училище олимпийского резерва, ледовый дворец, стоявший недостроем долгое время, появился благодаря его энтузиазму. Школа биатлона была создана с нуля, хотя это очень проблематично. Стадион «Юность», «Мегаполис-Спорт» и наш «Медео», как мы его называем — ледовый каток на Высокогорье.

При нём почти все виды спорта не были обделены, не было такого, что одни получают много, а вторые — ничего. Сейчас спорт уничтожается, если не уничтожен на корню. Та же школа биатлона существует лишь де-факто.

Мы провели летний чемпионат Азии по биатлону. Впервые в истории за два месяца было построено великолепное стрельбище и лыжероллерная трасса на Высокогорье. Отзывы я слышал только самые лучшие, хотя к нам приезжал олимпийский чемпион по лыжным гонкам Володя Смирнов, вице-президент международной федерации биатлона, был генсек международной федерации Михаэль Гессингер и член международной федерации Калью Валгус. Это был крупный чемпионат, несмотря на то, что летний.

Кубок и Чемпионат России по стрельбе из лука у нас проходили. Отбор на олимпийские игры. В 2001 году сборная России у нас была на сборах и из Читы выезжала на ЧМ в Пекин. Прошлогодний Чемпионат — это не достижение. Единственное — финал состоялся на площади.

При Гениатулине шесть лет подряд проводилась международная велогонка «Путь в Пекин», в которой принимали участие 15—16 стран. При нём родился международный карелинский турнир по греко-римской борьбе, кобзоновский турнир по боксу в Агинском и молодёжное первенство страны по боксу.

То, что провели чемпионат по шахматам, вы извините, но это всё за счёт бюджета. Им оплатили проживание и питание — я бы на таких условиях хоть куда поехал. Когда к нам приглашали спортсменов на кубок Азии, то все расходы были за их счёт.

В августе 2014 года я встречался с Ильковским. Показал ему журнал о проведении летнего чемпионата Азии и попросил его запланировать это мероприятие на 2015 год. Ильковский дал добро, написал письмо в Союз биатлонистов России, президент Союза обратился к Мутко, тот обратился к международной федерации биатлона. Исполком международной федерации единогласно проголосовал за проведение летнего чемпионата в Чите. Наши власти этого перепугались, и в Союз ушла телеграмма за подписью замминистра Титова о том, что в связи с тяжёлым финансовым положением край отказывается от проведения такого мероприятия. Этим подставили не только губернатора, но и Россию — кто теперь нам даст провести этот чемпионат. Вчера вице-президент Союза биатлонистов Дмитрий Алексашин мне позвонил после разговора с Шеметовым и напомнил про этот отказ.

Я не любитель громко бить в литавры. Но также я и не сторонник, что называется, огульно хаять. Равиль Фаритович был первым лицом сначала области, а потом края долгое время — 17 лет — почти жизнь целого поколения. Человек за это время не является бронзовым изваянием и просто не может не меняться, даже в силу возрастных изменений. Поэтому в разные этапы Равиль Фаритович был разным — в 1996 году это был один человек, а уже в 1999 — уже другой.

Второй момент — у нас сейчас принято говорить — ой, 90-е, ужас. На самом деле всё не так однозначно. Дело в том, что постсоветская экономика и социальная сфера испытывали трудности переходного периода. Рубежом этого периода стал 1998 год. Знаменитый дефолт 98-го молодые люди себе не предоставляют, хотя с точки зрения людей старшего поколения это было очень сложно. Однако из такого кризиса Россия смогла выйти довольно быстро. Уже в 1999 году рубль стабилизировался. Плюс к этому эффект девальвации сыграл на развитие внутренней промышленности — в то время он был возможен потому, что в экономике были свободные мощности, которые можно было загрузить, и советские ещё кадры, способные наладить производство. То есть произошло импортозамещение, о которое сейчас мозолят языки. Уже с 2001—2002 года начался бурный подъём цен на нефть, металлы и другое сырьё.

Почему я так подробно говорю — потому что нельзя экономику России отделить от мировой, а экономику Забайкалья — от российской. Поэтому процессы, происходившие у нас, можно понять только с такой точки зрения. Экономика Забайкалья, что бы мы ни говорили, определялась многими факторами, заложенными в Советском Союзе, и это была экономика депрессивного региона — неразвитость промышленности, сельского хозяйства. Это накладывало отпечаток на происходящее в области и крае.

Что такое 90-е для Забайкалья? Это запуск второго блока Харанорской ГРЭС, поддержание функционирования энергосистемы и системы железных дорог. Харанорский угольный разрез в то время выдавал около 10,5 миллиона тонн угля, а сейчас — 3—4 тысячи тонн. Сейчас мы с вожделением говорим, что добываем 10 тонн золота, а в 90-е добывали 15 тонн и не считали это грандиозным успехом.

Тогда удалось начать строительство системы поддержки малого бизнеса, которая существует сейчас, и сохранить банковскую систему, хотя это было очень непросто. В своё время развал "Забайкалзолотобанка" очень больно ударил, а сейчас мало кто знает, что в таком положении был не один банк.

Объёмы общегражданского строительства были ничуть не меньше, чем сейчас. По жилью да, картина была не столь радужной. Кроме того, 90-е — это строительство международного перехода в Забайкальске. Люди постарше помнят, через какие интересные преграды люди перебирались на ту сторону границы. До 2003 года область имела плюс во внешнеэкономической торговле с Китаем, то есть превалирование экспорта над импортом. Картина, скажем, прошлого года будет примерно такой — 88 миллионов и 350 миллионов долларов импорта. Это очень забавные цифры — они сравнимы с краевым бюджетом.

Самой насущной задачей была стабилизация денежного обращения — ведь были и невыплаты зарплаты, и высокая инфляция, и товарообмен между организациями и предпринимателями. Всё это было. Сейчас мы ушли на два десятилетия вперёд, но видим те же невыплаты зарплат, ту же инфляцию, девальвацию.

Сейчас совершенно очевидно, что Забайкалье большую часть продуктов завозит из других регионов. Данные, скажем, за 1998—1999 годы говорят, что тогда Забайкалье собирало зерна под 300 тысяч тонн, а сейчас даже 150 тысяч — великая победа. Такая же картина и в отчётах по поголовью скота, производству мяса, молока, яиц. Край производит в полтора, а то и в два раза меньше того, что было в 90-е годы. Благодаря этому область и выживала.

Если говорить о том, что не сделано, то надо вспомнить, что 8 января 1998 года премьер-министр РФ Виктор Черномырдин подписал федеральную целевую программу по развитию посёлка Забайкальск. Она предусматривала ряд конкретных действий, пусть августовский дефолт исказил многие её параметры, но тем не менее она была действующей. Когда о существовании нашей программы узнали в Маньчжурии, то начали предпринимать меры по развитию города. Там понимали, что если мы реализуем программу, то Маньчжурия будет находиться в Забайкальске. На уровне Пекина был решён вопрос — значительная доля средств от внешней торговли оставалась в городе и расходовалась на развитие. Но Китай проделал и другую работу. В администрации области нашлись люди, я сейчас не буду называть фамилии, которые, я думаю, небескорыстно искусственно тормозили эту программу. То есть в Забайкальске работали два фактора — работа над развитием китайской стороны и развал на нашей. К 1999 году Равиль Фаритович, демонстрируя своё лидерство и независимость, оказался подверженным влиянию определённых людей из своего окружения, которые действовали далеко не из интересов региона. Влияние этого круга на губернатора было довольно сильным. К сожалению, это был один из его недостатков.

Равиль Фаритович — человек увлекающийся. Он порой чем-то загорался, и такой энтузиазм было трудно не поддержать. Проблема была в том, что энтузиазма хватало ненадолго. Порыв должен поддерживаться долгой, нудной, черновой и порой противной работой. А этого зачастую не было.

Ещё один момент о том, что не было сделано. В 2000-е годы, которые не очень справедливо называют тучными, наблюдался период относительного роста и притока денег. В 1999 году доходная часть бюджета составляла около 2,5 миллиарда рублей, а в 2012—2013 годах — уже почти 40 миллиардов. Понятно, что какую-то часть съедала инфляция, но рост в 20 раз — это весьма заметно. Появившиеся возможности реализовывались не на модернизацию экономики, не на поддержание человеческого, как принято говорить, капитала, а на некие проекты, которые в целом неплохи, но для экономики ничего не дают. Таким проектам несть числа — футбольный клуб, дворцы, евроремонты, автомобили.

Когда я уходил из администрации области, весь аппарат состоял меньше чем из 700 человек, в 2013-м, на момент ухода Равиля Фаритовича, он был раздут почти до 2,5 тысячи. Население края за то же время уменьшилось на 100 тысяч человек. То есть при уменьшении населения на 10% произошло раздувание бюрократического аппарата почти в 4 раза.

Ещё один пункт. Увлекающийся характер Равиля Фаритовича сыграл на то, что мы пытались заниматься не малым и средним бизнесом, который даёт плоды после 10 лет упорной работы. Мы хватались за один-два мегапроекта, с помощью которых ба-бах и улетели в космос. То у нас возникал Удокан, то юго-восток. В результате ба-бах — и ничего нет. Чем больше проект, тем больше он подвержен рискам, особенно ценовым. Плюс мегапроекты опираются не на местное население, а на пришлых инвесторов, у которых настроение может измениться 10 раз.

Чтобы сравнивать Гениатулина и Ильковского мне сначала нужно сравнить себя сегодняшнего с тем, каким был в 90-е. Я тогда тоже что-то делал по-другому, меняется время, требования и законодательство. Сейчас, например, передали на государственный уровень выплату детских пособий, но требуют другое. Что от нас требуют люди? Это нормальные житейские требования — дрова, тепло, освещение улиц, ремонт дорог, благоустройство села. Но оценивают нашу работу, например, по предоставлению услуг в электронном виде. Я порой не понимаю — мы должны работать вживую, ездить по сёлам или отчитываться. Слишком много контрольных карт, видимо, на государственном уровне всё так же.

Прогресс и откат назад есть всегда, при любом губернаторе. Был подъём во время референдума (референдум по объединению Читинской области и Агинского Бурятского автономного округа состоялся в 2005 году — ред.). Нас всех — от студента до больших руководителей — вдохновили. Мы все надеялись на перемены, на освоение Юго-Востока, развитие экономики. Что мы поимели? Тех обещаний исполнили на 5%, если не меньше. Мы видим примерно такое же сейчас. История развивается по виткам.

Влияние губернатора тоже менялось. Есть законодательство, и угрожать нам, тем, что не дадут денег, нельзя. Мне положено 68 миллионов рублей в качестве дотаций, и я их обязан получить хоть как — нравлюсь я или не нравлюсь. А если что-то нужно дополнительно — построить спортзал, библиотеку или клуб — это уж как я похлопочу среди министров. Влияние губернатора на глав районов никуда не делось — как у меня на глав села. Единственное — как мы уж себя преподносим и чего на месте делаем.

Есть избитая фраза — короля делает окружение. Это кто-то до нас сказал сто лет назад, и сейчас она приходится в строчку. Как себя ведут министры, секретариат, помощники и прочие чиновники, так мы воспринимаем и оцениваем губернатора. Я не всегда пытаюсь разговаривать с теми, кто приезжает к нам в район в командировку — будь то министр или замгубернатора. Если он со мной не встретился — значит, не захотел. Я ведь не только открытый человек, но и всегда хочу менять что-либо к лучшему. Если человек приехал по просьбе или по жалобе, готов что-то изменить, имеет проект и пытается довести его до конца, то я считаю, что таким нужно работать. Региональных министров я делю по таким параметрам — или это рабочая лошадка, или товарищ с прожектами.

Когда губернатор едет в район, мы составляем программу — куда его везти, с каким коллективом встречаться. Мы сбрасываем программу — детсад, больница, предприятие, где обедаем, где встречаемся, сколько минут разговариваем. Далее секретариат правит наши предложения — вычёркивает чего-то или добавляет.

Я это делал при обоих губернаторах, и мне в этом плане их сложно сравнивать. Оба принимали наши предложения. В этом они одинаковы.

Нужно учитывать, что это губернатор, а я был очень молодым человеком. У меня и сейчас сохраняется некоторый пиетет перед любым главой региона, кто бы им ни был, а тогда — тем более. Первый раз в кабинет к главе администрации Читинской области я зашёл в 2003 году — надо было его сфотографировать. Не было страшно, но было не по себе. Мне тогда очень импонировало, что при встрече мне, молодому сотруднику, Гениатулин всегда жал руку и находил какие-то слова о моей работе. Нравилось, что рукопожатие было крепким, по-настоящему мужским, а работу он видел и как-то оценивал — было неважно даже, как именно.

Если говорить о стиле его руководства в целом, то я его не всегда понимал и принимал. Как говорили некоторые старшие коллеги, Равиль Фаритович – человек восточный. Сейчас мне видится, что это было больше ручное управление. При этом всегда было много динамики, спортивный характер был виден и в управленческом стиле Гениатулина – он практически не останавливался. И уж если я видел, что у губернатора появляется какая-то меланхолия, значит, что-то пошло не так. Мне кажется, что ручного управления было чуть больше, чем это было бы логично.


Мне с Гениатулиным было работать комфортно, чрезмерно интересно и очень важно. Губернатор, руководитель его секретариата Георгий Стуканов и мой непосредственный руководитель — начальник управления пресс-службы и информации Наталья Абраменкова — протащили меня от ничего не понимающего и не умеющего мальчика до вполне взрослого человека. Благодаря им я и край узнал от сих до сих, и работать научился, и систему ценностей практически полностью перестроил. Хорошим, в общем, начальником был Гениатулин.

Я практически не влиял на информационную политику областных, а потом краевых властей, но всё-таки принимал активное участие именно в их работе со СМИ. Мне кажется, что это взаимодействие было не полностью эффективным. Например, никакого внимания не обращали на интернет, при том, что с середины нулевых годов эта сфера играла очень серьёзную роль в обществе и очень активно развивалась. На Чайковского, 8, в кабинетах никто этого не видел, что меня изрядно удивляло. Был очень сильный перекос на работу с телевидением. Мне кажется, что тогда мы работали не идеально, но не плохо – сегодня власть работает со СМИ гораздо хуже. Акценты, которые расставлялись тогда не без участия Гениатулина, были консервативными, но логичными. Была даже какая-то идеология. Я не знаю, оказывалось ли на кого-то давление, диктовалось ли что-то редакторам, но даже если это и было, то точно не носило массового характера. Мне кажется, что Гениатулин намеренно не вмешивался в работу тех СМИ, которые сами хотели оставаться независимыми. Именно поэтому в Чите, в отличие от того же Иркутска, несколько независимых СМИ сохранилось и неплохо раскачалось.

Я считаю, что со стороны Кремля это было неправильно по отношению к человеку, который столько лет честно работал на благо государства. Можно было обойтись без этих дурацких «театров» с объявлением фамилии нового руководителя в последний час. Многие предвидели и даже, может быть, хотели отставки Гениатулина, но в то, что Путин назначит Ильковского, не верил практически никто. Я видел, как люди плакали потом целыми отделами. Я был на знаменитой встрече Гениатулина с администрацией губернатора 1 марта и видел эмоции, которые показали – практически никто не был к этому готов. Исход некоторых людей, работа которых была жёстко привязана к фигуре Гениатулина, назывался эвакуацией. Они так и говорили: «Эвакуируемся». Госслужба для многих тогда казалась бесконечной, а Равиль Фаритович зацементировал эту уверенность в спокойном существовании и будущей хорошей пенсии. И большинство чиновников к его уходу не были и не могли быть готовы, это было видно. И уж конечно они не были готовы к тому, что началось в правительстве с 4 марта 2013 года.